Лотар-Гюнтер Буххайм - Подлодка [Лодка]

Для перехода через Бискайский залив отправной точкой является мыс Финестерре. Не к нему ли он направляется?

— Приготовиться к всплытию! — команда передается из уст в уста. Так как в следующей каюте никто не подает признаков жизни, я встаю, иду по проходу на негнущихся ногах, открываю люк в носовой отсек и ору в полутьму:

— Приготовиться к всплытию!

Начинается привычный ритуал. Сейчас очередь нести вахту второй смене. 18.00. До конца вахты осталось всего два часа.

На посту управления толпа народу. Снова нам приходится всплывать вслепую.

— Боевая рубка чиста!

— Выровнять давление!

Люк откидывается, словно под действием пружины. Командир поднимается наверх первый. Он немедленно приказывает запустить дизели. Лодку пронзает дрожь. Курс — тридцать градусов.

Я выбираюсь наверх следом за вторым вахтенным офицером. Быстро оглядываюсь вокруг: до самого горизонта мы совершенно одни. По ночному черное море резко контрастирует с более ярким небом. Дует легкий ветерок.

— Скоро у нас на траверзе будет Лиссабон, — говорит Старик.

— Но на этот раз по правому борту, — отмечаю я, думая про себя: если бы только в этом заключалась вся разница!

Шеф является на обед. Я едва осмеливаюсь взглянуть на него, настолько он осунулся.

— Не иначе, у них был радар, — обращается к нему Старик.

Радар. Все большие корабли оснащены ими — огромными крутящимися на мачтах матрасами. «Бисмарк» засек «Худ» при помощи радара, прежде чем тот показал над горизонтом свой клотик. А теперь Томми, должно быть, удалось ужать эти громоздкие устройства подобно тому, как японцы уменьшают свои садовые деревца. Карликовые деревья, а теперь и карликовые радары, настолько маленькие, что весь прибор умещается в кабине пилота. И готов держать пари на свою жизнь, что у нас пока что нет защиты от них.

Хотел бы я знать, когда Симона узнает о нас. Ее люди постоянно начеку. Ее люди? Много бы я дал, чтобы узнать, действительно ли она работает на маки или нет. Уже много дней, как мы должны были бы вернуться. В прошлом году ни одна лодка не выходила в море в такой длительный поход, как наш, даже если не принимать в расчет гибралтарскую катастрофу.

Ни слова о Гибралтаре. Ни малейшего напоминания о происшедшем. Часы, проведенные нами на дне — табу.

Моряки тоже хранят молчание. Гибралтар наложил свой отпечаток на их лица. Чаще всего видишь выражение откровенного страха. Каждый из нас знает: мы не можем скрыться под водой. Лодка не выдержит погружение более, чем на перископную глубину. Многие ребра шпангоутов сломаны. Корпус лодки прогибается, словно гамак. Она не более, чем плавучая развалина. Все опасаются, что она не справиться с зимними штормами Бискайского залива. Единственное, что дает нам хоть какой-то шанс на удачный исход, это уверенность Томми, что они покончили с нами. Это означает, что они не отправят по нашему следу поисковую группу.

На следующий день я просыпаюсь и чувствую, что кто-то положил руку мне на плечо.

Меня сразу же охватывает страх: «Что случилось?»

Вахтенный на посту управления Турбо перехватывает мой испуганный взгляд. Не слышно ни шума дизелей, ни гудения электромоторов. В лодке — тишина.

— Что происходит?

Турбо по прежнему смотрит, уставившись на меня.

— Ты можешь мне сказать, что происходит?

— Мы стоим на месте.

Мы остановились? Как могло такое случиться? Даже когда я спал, любое изменение скорости фиксировалось моим подсознанием. А теперь двигатели остановились, а я даже не услышал этого?

Раздается словно удар кулаком по боксерской груше, затем чмокающие шлепки: волны бьются о наши цистерны плавучести. Лодка безмятежно покачивается.

— Вас вызывают на мостик.

Помощник по посту управления — человек обстоятельный. Он разделал принесенную им весть на удобоваримые кусочки и не предлагает второй порции, пока я не проглочу первую:

— Командир наверху — вас также вызывают туда — дело в том, что мы остановили лайнер.

Словно для придания своим словам вящей значимости, он кивает, после чего удаляется, избегая дальнейших расспросов.

Остановили лайнер? Старик, верно, сошел с ума. Что за чушь? Новый подвиг? Или это возврат к старым дням, когда взятые на абордаж вражеские корабли вели за собой домой в качестве трофеев?

Так тихо! Занавеска напротив распахнута, впрочем, как и та, что снизу. Вокруг ни души. Они что — все ринулись на абордаж?

Слава богу, хоть на центральном посту остались двое. Запрокинув голову, я спрашиваю:

— Разрешите подняться на мостик?

— Jawohl!

Дует влажный ветер. Небо полно звезд. В темноте виднеются коренастые фигуры: командир, штурман, первый вахтенный офицер. Бросаю быстрый взгляд за бульверк: О боже! — прямо над нашей страховочной сеткой высится гигантский корабль. На девяноста градусах, левым бортом к нам. Залит сиянием огней от носа до кормы. Это пассажирский лайнер. В нем никак не меньше двенадцати тысяч гросс-регистровых тонн, если не больше! Стоит прямо перед нами! Лежит в дрейфе! Тысячи желто-белых огненных язычков отражаются на черной глади океана сверкающими блестками.

— Я тут уже битый час разбираюсь с ней, — ворчит Старик, не поворачивая головы.

Собачий холод. Меня всего пробирает дрожь. Штурман передает мне свой бинокль. Спустя две или три минуты Старик заговаривает снова:

— Мы остановили ее ровно пятьдесят пять минут назад.

Он держит свой бинокль у глаз. Штурман начинает объяснять шепотом, что случилось:

— Мы просигналили им нашим фонарем…

Командир перебивает его:

— Просигналили, что торпедируем их, если они используют свой радиопередатчик. Скорее всего, они еще не воспользовались им. И они должны были сообщить нам свое имя. Но корабля с таким названием нет. «Reina Victoria» — так или что-то в этом роде по-испански. Первый вахтенный не смог найти в справочнике такого корабля. Неладно что-то в датском королевстве! [128]

— А как же вся эта иллюминация? — не задумываясь, восклицаю я.

— Какая маскировка может быть лучше, чем зажечь все огни и объявить себя нейтральным судном?

Штурман прокашливается.

— Смешно, — говорит он между своих рук, удерживающих бинокль.

— Слишком смешно, на мой вкус, — ворчит командир. — Если бы только мы знали, есть ли на эту посудину запись в реестре. Я послал запрос. Сообщение было отправлено уже давно.

Значит, Старик все-таки послал радиограмму! Это же чертовски опасно. Неужели это было действительно необходимо?

— Ответа все еще нет. Может, наш передатчик вышел из строя?

Это уж слишком! Радировать — в нашем положении! Чтобы быть полностью уверенным в том, что они нас запеленгуют!

Кажется, Старик прочитал мои мысли, потому что он добавляет:

— Я должен быть уверен в том, что делаю!

Снова охватывает ощущение нереальности происходящего: что этот огромный корабль — всего лишь обман зрения, оптическая иллюзия, которая может пропасть с оглушительным хлопком в любую минуту — а затем раздадутся вздохи облегчения, смех восторженных зрителей — представление закончилось.

— Ему уже полчаса как известно, что он получит торпеду, если не вышлет к нам шлюпку, — говорит Старик.

Первый вахтенный офицер тоже приник к своему биноклю. Тишина. Это настоящее безумие: этот гигантский лайнер, возвышающийся над нашим бульверком. На нашей раздолбанной скорлупке не хватало только в пиратов играть! Старик совсем из ума выжил!

— Мы перехватываем радоволну, которую он использует. Но одному Богу известно, чем все это кончится. Первый вахтенный офицер, передайте ему снова по-английски: Если шлюпка не окажется здесь через десять минут, я открываю огонь. Штурман, судовое время?

— 03.20!

— Сообщите мне, когда будет 03.30.

Впервые я вижу на мостике радиста Инриха. Он высоко взгромоздился над бульверком, держа в руках тяжелую сигнальный фонарь, посылая в сторону лайнера вспышки света, пронзающие тьму.

— Невероятная наглость! — возмущается Старик, видя, что другая сторона не отзывается на наши сигналы. — Однако, черт побери, всему есть… предел!

Радисту приходится три раза повторить свой запрос, прежде чем среди ярко освещенных иллюминаторов парохода вспыхивает сигнальный прожектор. Первый вахтенный офицер шепотом повторяет вместе с радистом каждую букву: точка — тире — точка, тире — проходит вечность, прежде чем весь ответ полностью передан. Старик категорически отказывается читать его по буквам.

— Ну что? — наконец рявкает он на первого вахтенного.

— Он торопится, как только может, вот что они передают, господин каплей!

— Торопится, как только может! Что он хочет этим сказать? Сперва он сообщает нам фальшивое название, затем передает эту околесицу. Судовое время, штурман?

— 03.25.

— Ну и нахал! Сообщает нам вымышленное имя, потом усаживается там, не собираясь ни хрена делать…